Форум » ПОГОВОРИМ? » Книжный мир » Ответить
Книжный мир
Архивариус: Книги, которые вы читаете... Часть 5 Все части темы "Книжный мир" смотрите в разделе "Содержание форума"
гость_из_далека: Если можно упомянуть и писателеи, то обязательно Фридрих Горенштейн Не знакома с такм писателем.Нашла коечто в интернете, что посоветуете прочитать, с чего начать знакомство?
Schönheit: Может наидете: повестß: ,, Ступени", рассказ ,,Дом с башенкой". Мне нравится у него все!!. Mne schal, ,,Gostß iz daleka", neuscheli ego ne publikovali v Izraile?
гость_из_далека: Я понятия не имею переведены ли его книги на иврит
Schönheit: Если вы, что нибудь его наидете, то непременно получите удовольствие. Он знал людские души не хуже А.П. Чехова!
Nulin: аркаим пишет: А Нулин любит Асадова,Щипачева и Твардовского(хи-хи-хи) аркаим, а почему Вы так решили? Из названных Вами мне ближе Асадов). Межиров, Дементьев, Роберт Рождественнский, если уж так говорить. Schönheit пишет: А между прочим, Аркаим, Едуард Асадов, мне кажется бил очень талантлив. Если можно упомянуть и писателеи, то обязательно Фридрих Горенштейн. Интересно, Нулин и все кто читает мое сообсчение, его книги можно достать в Москве! Я его обожаю!!!!! Фридрих Горенштейн! Как же я про него забыла! Очень давно не попадалось на глаза имя. Я не так много читала его произведений - рассказы и "Ступени". Даже не помню, в каком году это было - конец 90-ых или позже? Хотела еще что-то найти, но в те годы это было сложно. Так и выпал у меня автор из памяти. Честно скажу, плохо помню содержание. Но помню, что от прочтения получила большое удовольствие - в первую очередь, от языка, стиля. Спасибо, Schönheit, напомнили)
Schönheit: Ви знаете, Нулин, мне посчасливилось побывать у него на творческом вечере много лет назад в Мюнхене. Так он даже не принес ни однои своеи книги на продажу. Я была потрясена...
Nulin: Schönheit пишет: Так он даже не принес ни однои своеи книги на продажу. Я была потрясена... Надо же... Такой скромный?
Дрянная девчонка: Nulin пишет: Фридрих Горенштейн! Оооо...была впечатлена его книгой "Искупление". Она напрочь засела в любимые книги, которые за последние 2 года прочитала. Жду очень выхода фильма Прошкина по этой книге.
Ирина: А меня впечатлил рассказ "Дом с башенкой", в котором рассказывается о мальчике, едущем в поезде с больной матерью из эвакуации.
гость_из_далека: Все, девочки, поняла, спасибо. Буду читать!
Schönheit: Дрянная девчонка пишет: Оооо...была впечатлена его книгой "Искупление". Она напрочь засела в любимые книги, которые за последние 2 года прочитала. Жду очень выхода фильма Прошкина по этой книге. Vot, ja sovsem zabila eto upomjanut?!! Eto schedevr! Ja chitala etu knigu mnogo let nazad! Spasibo vam, chto napomnili!
аркаим: Дочитала,наконец,"Женщин Лазаря" и сразу взялась за "Вот идет Мессия !..." Дины Рубиной.Ну сравнение я вам скажу не в пользу Степновой.ИМХО.
Ирина: аркаим пишет: Дочитала,наконец,"Женщин Лазаря" и сразу взялась за "Вот идет Мессия !..." Дины Рубиной. А я вчера как раз Степнову читала. К ее роману "Хирург" пока что боюсь подступиться - в отзывах пишут, что очень тяжелый. Да и рассказ-то, который прочитала, мрачный, как вспомню - сразу в слезы. Жаль не женщину, главную героиню, а кошку, которую она предала. Рассказ написан в 2003 г., печатался в журнале "Новый мир". Мне понравилось, как о прозе Степновой кто-то сказал, что ее осязаешь, обоняешь и видишь одновременно. ЧЕРНАЯ КОШКА Честно говоря, я понятия не имею, как становятся богатыми женщинами. Месяц назад мне исполнилось тридцать лет, на безымянном пальце моей правой руки — обручальное кольцо из шести льдистых, породистым огнем горящих камешков, каждый из которых мог бы ненадолго спасти небольшую, но прогрессивную африканскую страну от голода и зловещего призрака социализма. Я объехала лучшую половину мира и могу с уверенностью сказать тем, кто собрался мне позавидовать, — больше я из Москвы ни на шаг. Если так хороша лучшая часть нашего бедного света, боюсь, худшая вдребезги разорвет мое нежное сердце. Да, я то что говорится “удачно” вышла замуж. Мы с мужем вот уже пять лет любим друг друга с такой свирепой нежностью, с которой только очень одинокие люди умеют обожать абсолютно неодушевленные предметы — треснувшие фамильные чашки, засаленные галстуки и старых, жирных, невообразимо наглых кастрированных котов. У нас прекрасная квартира в центре, необъятный загородный дом, постоянно меняющееся с четного на нечетное число машин, из которых я больше всего люблю блестящий, лакированный, как елочная игрушка, ярко-красный джип с надутой, как у рассерженного и балованного ребенка, мордочкой. У мужа постоянно растущий годовой доход, который делает все мои поездки по магазинам смертельно скучными, — трудно испытывать по-настоящему сердечное чувство к вещам, которые заведомо можешь себе позволить. Причем в неограниченном количестве. Детей у нас нет и не планируются, зато имеется рыжий, веселый и по-хорошему упертый пес, который держит нас в черном теле и вполне обоснованно считает себя вожаком нашей маленькой дружной стаи. И тем не менее у меня грустные глаза и старые родители, и не прошло еще десяти лет со дня, когда я стояла на площади Савеловского вокзала, сжимая в кармане пригоршню самых мелких и случайных денег, которые только смог найти в старых дырявых карманах давно не ношенной и пропахшей чужим шкафом одежды мой непутевый и нерасторопный ангел-хранитель. Мне хватало набранной мелочи на хлеб. Вернее, на кусок хлеба. Или на четыре сигареты вроссыпь. Или на дорогу до института, где — с восковым, чудовищным, слегка оскаленным лицом — лежал и ждал, когда же я приду попрощаться, мой профессор, три дня назад окончательно разбивший свое сердце. Или. Или. Или. Я не была тогда женщиной. Тем более богатой женщиной. Я была воином. Маленьким человеком. И я сделала единственно правильный выбор. И вот уже почти десять лет честно стараюсь забыть, как стягивало мне висок стылое, но начинающее наглеть весеннее солнце, как я купила четыре дешевые осыпающиеся сигареты и пошла в институт пешком, наступая на хрустящие седые лужицы. Как опоздала на гражданскую панихиду и навзрыд, утираясь и пузырем пуская сопли, расплакалась, случайно сломав в кармане одну сигарету. Как попросила у сокурсника, немолодого, с обезьяньим, въедливым, морщинистым лицом, денег на хлеб и как долго, часа два, акробатически отрабатывала этот хлеб в общежитской комнате — прямо на полу, на жидком бугристом матрасе, оставлявшем на груди, на лопатках и на коленях красные, почти кулачные отпечатки. Все это в совокупности и еще то, что, уходя жить к мужу, я выбросила на улицу — на ту же самую помойку, с которой когда-то подобрала свою черную неласковую и облезлую кошку, — все это дает мне полное право утверждать, что я по-прежнему, оставаясь в твердом уме и ясной памяти, продолжаю наблюдать, мыслить и страдать от этого так же остро, как прежде — в те времена, когда я не была женщиной, но все еще оставалась человеком. И если это не искупает моей вины, то по крайней мере позволяет считать себя услышанной. Я была бессердечна и честолюбива, как змея, я хрустела чужими позвоночниками, я работала и пресмыкалась, как раб, но все-таки нашла себе в Москве ПРИЛИЧНОЕ МЕСТО. Пусть мне платили гроши, пусть я спала с кем попало, была всегда голодна до блеска в глазах и так артистично оборвана, что наивные люди считали мои обноски проявлением яркой индивидуальности, но зато у меня появилось общественное положение. Кабинет. Кожаные кресла. Стол. И голосистые, как новорожденные младенцы, телефоны. Я уехала из общаги, целых пять лет простодушно гревшей меня на своей увядшей от пьянства и нехитрых деревенских пороков груди, трижды плюнув на порог своей комнаты и дав себе страшную, витиеватую клятву не видеть это угрюмое семиэтажное здание даже во сне. Я сняла квартиру, расплачиваясь с хозяином то случайной зарплатой, то, зажмурившись до кроваво-зеленых вспышек под веками, собственным бледным, угловатым, но одуряюще молодым телом. Я упрямо не считала себя женщиной и не делала на это никаких ставок — только ум, только образование, только лед и яд, только чудовищный напор, который — я знала — рано или поздно позволит мне вынырнуть на поверхность этого взбаламученного дерьма. Женщины были мусором, они были заведомо вне игры, и с их мнением не считались даже изгои большого и настоящего мужского мира. Я хотела стать в этом мире пусть маленькой, но серьезной величиной. Я была осторожна и во всем старалась брать пример со своего хозяина — тихого, вкрадчивого мошенника с застенчивым мальчишеским взглядом и удивительно честным, почти офицерским, прямым разворотом плеч. И вот что странно: давно стерлось из памяти его лицо, но иногда, присаживаясь с чашечкой чая в глубокое ласковое кресло какой-нибудь модной европейской приемной и дожидаясь, пока мне подберут новую оправу или рубиновую подвеску в пару к подаренным мужем длинным, тяжелого старинного золота серьгам, я вдруг прикасаюсь к прохладной скрипучей коже кресла чуть влажным, разгоряченным, загорелым плечом и сразу вспоминаю московский ледяной вечер, свой кабинет, слабо освещенный только неверным дрожанием компьютерного монитора, и холодок кресла под мокрой спиной, и стонущее мужское дыхание над ухом, и неурочный телефонный звонок, и унылый голос моего хозяина, придерживающего расстегнутые брюки и в сотый раз врущего кому-то по телефону, что деньги непременно будут в конце недели, и гулкий пустой сейф, и гусиную кожу на посиневших от холода бедрах, и ночное возвращение домой в облезлом вагоне метро, и беспредельную тоску, от которой нет спасения... “Тебе не понравилось, девочка?” — осторожно спрашивает муж, едва прикасаясь большой ласковой ладонью к моим волосам, и я поднимаю на него черные от боли глаза и с трудом, как сквозь сон, понимаю, что на столике передо мной слабо догорают кровавые камни чистейшей, беспристрастной воды, и что у мужа самое родное в мире, сильное и усталое лицо и неповторимо — грустно и саркастически — изогнутые губы, что у него больное сердце и что все страхи моей прежней жизни — грязный сор по сравнению с этим больным, надорванным любовью и работой сердцем. До сих пор не понимаю, как мне удалось сделать эту досадную ошибку. Стечение непроверенных сведений и непредвиденных обстоятельств — и вот передо мной на столе тонкий, скручивающийся, словно от страха, лист факсовой бумаги, подписанный фамилией, которую я вот уже пять лет считаю своей. Но тогда она звучала как настоящий гром. В той области бизнеса, где я только начинала ставить свои бестолковые, наивные, убыточные эксперименты, мой муж давно был настоящим богом, возглавляющим, по молчаливому согласию остальных, почетную рейтинговую тройку. Я случайно, как полоумная помоечная кошка, метнулась ему под ноги и не то чтобы помешала, а скорее раздосадовала его своей ошибкой. “Прежде чем исковое заявление будет передано в суд, я хотел бы получить некоторые объяснения”. Факс был адресован лично мне. Я опоздала на полторы минуты. Мужчина, поднявшийся мне навстречу из-за идеального, сияющего рабочего стола и смеривший меня странным взглядом, значение которого я поняла гораздо позднее, от страха показался мне огромным, как гора. Он был похож сразу и на загорелого, чуть придымленного усталостью и испытаниями красавца ковбоя с рекламного щита крепчайших американских сигарет, и на присланную с фронта фотографию моего молодого, скуластого и шалого деда в бескозырке и широченных клешах. Я не просто боялась — я испытывала физический, почти унизительный и одновременно почтительный ужас, который, наверное, испытывают болонки, нос к носу столкнувшиеся с волкодавом. Впрочем, муж мой скорее был волком — тяжелым, матерым, по-звериному хитрым и ловким в движениях и со своим особым — угрюмым, значительным — поворотом лобастой, умной головы. “Пропала!” — обреченно подумала я и опустилась в предложенное мне кресло. Почти год спустя, в разгар нашего медового месяца, муж, смущенно и заботливо кутая меня в яркую махровую простыню, признался, что влюбился в меня с первого взгляда. Всю жизнь проживший в эпицентре невидимой, но яростной войны, он в первый раз беззащитно поднял руки. Я показалась ему ребенком — перепуганным, неуклюжим, заблудившимся ребенком. Ребенком, которым я не была никогда в жизни. А мой муж не воевал с детьми. Мгновенная тропическая ночь неуловимо, как чернильная капля в воде, превращалась в полупрозрачный, прохладный, совсем миндальный рассвет. Прямо под окнами нашего номера нежно и упруго вздыхало экзотическое море. И я вдруг глупо, словно героиня бессмертного и дешевого романа, мимоходом купленного на лотке и к утру забытого в электричке, расплакалась. От счастья. Оттого, что мама с папой больше никогда не будут молодыми. И оттого, что забыла вечером помолиться о том, чтобы ТАМ не перепутали и все-таки позволили мне умереть раньше мужа. Хотя бы на час. Тогда, при первой встрече, мы проговорили не меньше двух часов. Шесть чашек отлично сваренного кофе тихонько, но настойчиво плескались у меня в животе. А мужу откровенно не хотелось отпускать меня, и он лично — неслыханная честь для посетителя этого строгого и выверенного, как часовой завод, мира — взялся показать мне свое знаменитое хозяйство. К моему несчастью, слух, что у него процветающая фирма, огромный офис и не одна сотня сотрудников, подтвердился. Я бы предпочла, чтобы народу и кабинетов было поменьше и хоть где-нибудь мелькнула заветная дверь с двумя нолями, но увы! — туалет почему-то не входил в число местных достопримечательностей, поэтому с каждой минутой я становилась все печальнее и печальнее... К концу нашей увлекательной прогулки я почти перестала реагировать на внешние раздражители и только механически и затравленно улыбалась. Простая и спасительная мысль тихонько и самостоятельно попроситься на горшок даже не приходила мне в голову. Уж слишком грозен был мой двухметровый спутник в безупречно сшитом костюме — даже на цыпочках я едва доставала ему до плеча, слишком почтительно вытягивались перед ним охранники, туго затянутые в черную форму, и слишком явно торчали у них под мышками скрипучие кобуры с настоящим мужским оружием. Слегка пришла в себя я только в машине, любезно предоставленной мне для отъезда в родные пенаты. Президент фирмы, собиравшийся подавать на меня в суд, зачем-то стоял у парадного подъезда, закусив очередную сигарету, и с непроницаемым властным лицом наблюдал, как я неуклюже устраиваюсь в салоне, открываю окно и, жадно глотая сырой ноябрьский воздух, лепечу ему последние слова мольбы и жалкого привета. Первый мелкий, грязноватый и какой-то сиротский снег летел нам навстречу, таял на моих ресницах, на седеющих волосах угрюмого мужчины с озорными, серьезными и едва уловимо тоскливыми глазами. Ему было сорок четыре. Мне — двадцать пять. Мы оба были одиноки и не одни. И нам обоим было тесно в этом смертельно перекошенном времени и пространстве... “Смотри, Николаич, везешь драгоценный груз”, — серьезно предупредил он шофера, и “мерседес”, которому было велено отвезти меня восвояси, мягко присел и, урча, прыгнул с места. С этой минуты начался год, который должен был убедить нас в том, что мы непоправимо любим друг друга. В августе, пригласив меня поужинать в ресторан, он, катая на щеках каменные, сухие желваки и глядя в стол страшными, абсолютно спокойными и белыми от напряжения глазами, сделал мне предложение. Ни на секунду не задумавшись и в клочья истерзав лежащую на коленях тугую льняную салфетку, я согласилась. Мы измучили друг друга за эти месяцы, как влюбленные школьники, боящиеся в первый раз взяться за руки. “Горько! — надрывалась за стенами нашего отдельного кабинета чужая неугомонная свадьба. — Го-о-о-рько!” Он встал. Чуть не опрокинув неестественно красивый, разноцветный, едва тронутый нами стол, шагнул мне навстречу. Я обреченно и облегченно закрыла глаза. Горькие, жесткие губы человека, который теперь должен был стать смыслом и центром всей моей бессмысленной жизни, впервые осторожно прикоснулись к моей щеке. “Не так! — поправила я, все еще не открывая глаз и не решаясь сказать ему „ты”. — Не так. Поцелуйте меня по-настоящему...” Теперь, спустя пять лет, я абсолютно счастлива — спокойным, полнокровным, жизнерадостным счастьем женщины, которая верит в то, что здорова и любима. И если я иногда и плачу по ночам, прижимаясь ухоженной щекой к теплой, чуть солоноватой, как солнечный морской камень, спине своего мужа, если я и прислушиваюсь с ужасом к тому, как медленно и неукротимо, обгоняя меня на повороте каждого года, стареет он там, внутри себя, куда не могу проникнуть даже я — всей тяжестью своей любви, если я и не могу ничего с этим поделать, — так это из-за кошки. Из-за того, как дико и бессмысленно посмотрела она на меня через черное плечо, когда я опустила ее на загаженную людьми землю возле мусорного контейнера и, поправив на плече нетяжелую сумку, деловито пошла к машине. Я шла неуверенно — на высоких, непривычных, нарядных ногах — мужу нравились тонкие каблуки, чулки, дорогое, электрической, синеватой белизны белье, небрежно сброшенное на пол, а мне нравилось нравиться ему, и я, привыкшая к потертым джинсикам и уродливым солдатским ботинкам, с удовольствием насиловала себя двадцатисантиметровыми шпильками. Я шла медленно, выбирая, прежде чем шагнуть, место почище, — так медленно, что кошка поверила, будто я все еще человек, и закричала мне вслед. Она кричала испуганно, ни на что не надеясь, она боялась даже сдвинуться с места, потому что последний раз была на улице совсем крохотным котенком и совсем забыла, сколько кругом горя, шума и воздуха. Воздуха, в котором навсегда растворялся мой единственно знакомый и доступный ей запах.
аркаим: Ирина пишет: как вспомню - сразу в слезы. Ну вот теперь и я в слезах...
Ирина: Нет, все же жаль эту женщину, потому что она терзается тем, что бросила кошку, как оставила на помойке все, что связывало ее с прошлой жизнью. И она помнит до мельчайших подробностей и голос, и взгляд кошки, ее недоумение и ужас. Но она еще не знала, что у нее будет все и в тоже время она будет несчастна в новой своей жизни так, что даже сама не считает себя человеком.
Дрянная девчонка: Я сильно подсела на книгу К. Симонова "Живые и мертвые", когда была на даче у родственников. Пыталась еще читать в школьные времена, но не пошла тогда книга. Смутно помнила, что дочитала до того момента, когда Синцов шел по дороге и рядом с ним остановился грузовик с полковником. Дальше не стала читать, видимо была не в том настроении или возрасте. А тут прямо глотала целиком четыре тома. Из всех героев мне в книге понравился не главный герой Синцов, а Серпилин, который впоследствии в дальнейшем стал центральной фигурой в книге. Довольно сильная личность, хотя и Синцов тоже не менее сильная личность. Но на долю Серпилина много испытаний выпало и он сумел их пройти, выйти достойно. Волевой, сильный и временами жесткий человек, но с добрым сердцем. Старался помогать людям. Смог простить предательство сына не смотря ни на что. Казалось бы человек столько горя перенес и надо бы в награду дать ему сполна испытать счастье. Ан нет автор уготовил печальный финал. Даже ком стоял в горле, чуть не заревела. Обидно умереть от шальной пули в конце войны. Я еще помню в свое время моя бабушка хвалила экранизацию Живых и мертвых. Действительно, актеров подобрали очень удачно. И Серпилина играет мной любимый Анатолий Папанов. Примерно его и представляла, когда читала книгу. "...незаменимых нет. Верно, нет - всё так. Но ведь и заменимых тоже нет. Нет на свете ни одного заменимого человека. Потому что как его заменишь? Если его заменить другим- это будет уже другой человек, а не он" (с) Серпилин
гость_из_далека: Литературная премия "Большая книга". Глосуем за "Жен Лазаря" http://www.kp.ru/daily/25910/2865280/
гость_из_далека: Я сильно подсела на книгу К. Симонова "Живые и мертвые" Согласна с Вами. Это один из самых сильных книг о войне. Помню в 16 лет она стала для меня потрясением. Фильм, как собственно большинство фильмов, не передает всей мощи романа. Дрянная девчонка, а Вы читали "По ком звонит колокол" Хемингуэя? Не менее сильный роман. Немного о другом, там другая война,но впечатление производит сильнейшее
Дрянная девчонка: гость_из_далека пишет: а Вы читали "По ком звонит колокол" Хемингуэя? Не менее сильный роман. Немного о другом, там другая война,но впечатление производит сильнейшее Да, читала. Я правда кино сначала посмотрела, а потом уже книгу прочитала. Книга конечно же больше понравилась и впечатлила. Неделю наверное отходила от нее, как и сейчас долго отхожу от Живых и мертвых. гость_из_далека пишет: Фильм, как собственно большинство фильмов, не передает всей мощи романа. Это всегда так. Тут главное актеров удачно подобрали и саму суть передали. Тем не менее и фильм мне понравился.
гость_из_далека: Неделю наверное отходила от нее Да, я тоже. Эпизод про торреро и про запах смери меня просто потряс! Ничего подобного я больше никогда не читала
полная версия страницы